Память 93-летней Феофании Ивановны сейчас напоминает мозаику, отдельные фрагменты которой затерялись где-то среди прожитых десятилетий. Воспоминания о военных годах тоже уцелели не все. Но и сохранившихся достаточно, чтобы плакать из-за них до сих пор и считать войну самым большим человеческим горем…
Выживали как могли
Фаня Лаврущик родилась в 1931 году в большой деревне Заполье Ятровского (позднее Валевского) сельсовета Гродненской области. Семья жила при Польше очень бедно, у родителей, Ивана и Марьи, своей земли было мало – батрачили на других, работали в поле. Десятилетняя Фаня, вторая по счету из троих детей, время от времени пасла коров. Делала она это и в воскресенье 22 июня 1941 года, а вечером обратила внимание на непривычную и непонятную тишину в «людовом доме» – месте, где собиралась на танцы молодежь. Музыка и веселье ушли из жизни жителей деревни надолго: началась война.
– Нам было очень тяжело. Отца на фронт не забрали, но немцы его вместе с другими мужчинами хотели угнать в Германию. Так они в вагоне поезда сорвали доски в полу и на ходу повыпрыгивали. Домой папа тогда не вернулся, сразу и на всю войну ушел в партизаны. Мы остались одни, в 43-м у нас еще родилась младшая сестричка Неллечка, – рассказывает Феофания Ивановна о военной жизни своей семьи. – Мама, чтобы фашисты не забрали, закопала в огороде большой кубел зерна и кублы со всем своим «богатством», включая приданое, что ей на свадьбу дарили, – для девчат его всегда берегла. Когда немцы ворвались во двор, то увидели, что земля перекопанная, разрыли всё наше добро и сожгли. Может, думали, что здесь золото закопано, а наше тряпье их только разозлило. Они его не забирали: наверное, и так уже всего нахватались. Всех же обобрали, церкви разграбили, искали, где было богатство, золото... Остались мы голые, босые и голодные. Мама ходила, как у нас говорили, «жабравала» – так и жили.
Настоящей спасительницей для семьи Лаврущик была кормилица-корова. До сих пор Феофания Ивановна помнит, как они тогда его называли, военный суп:
– Если была картошка, штучки две мама положит, если есть крупа – насыплет, зальет молоком, муки подколотит немножко – и в печь. Такой вкусный суп – до сих пор помнится это! Но утром никто его не давал, ждали обеда, потому что экономили еду: сейчас съешь, а потом захочется – что ты будешь есть? Больше нечего.
Свои и чужие
Немцы в Заполье не квартировали, появлялись наездами.
– У нас была изба-читальня – они туда приходили все строем. А нас, детей, матери тогда за забор прятали и говорили: «Головы не поднимать, а то и вас, и нас расстреляют!» Но нам же было интересно, хоть и страшно, – мы потихоньку подсматривали. Я на всю жизнь запомнила эти сапоги: блестели, как зеркало, – рассказывает Феофания Березина.
Иногда партизанам удавалось предупредить о набеге немцев:
– По деревне скакал партизан на коне: «Будет облава!», – и тогда все сразу убегали в лес прятаться в землянке у партизан. Бежали километров 5–10, иногда босыми по снегу, мы одни, без мамы, если ее не было дома. Потому что хотели жить!
Как вспоминает моя собеседница, никто не хотел немецкой власти, но приходилось держать рот на замке. Помалкивать учили и их, детей. В деревне был солтыс, который всё докладывал фашистам, и по его доносу человека могли сразу вывести и расстрелять, особенно за связь с партизанами. Но даже в таких условиях люди рисковали жизнью, чтобы помочь ближнему.
– Мама брала постилку и ходила в лес, что-то туда носила, а нам говорила: «Не смотрите и не лезьте, это не ваше дело». Но мы всё равно о чем-то знали, о чем-то догадывались – в лесу прятались евреи, и она носила им поесть. Уже после войны мама мне рассказала, что тогда одна еврейка отдавала ей перстень, хотела отблагодарить. Но мама отказалась, сказала: «На черта он мне!» Такое у нее было воспитание, да и жили мы в нищете, не понимали толком, что такое золото, мама больше смотрела, чтобы у нас было что-нибудь поесть...
Хорошо запомнила Феофания Ивановна и бомбежки, то, как они прятались от нее под спиленными деревьями, сложенными на помосте. «Все жили не только в нищете, но и в большом страхе», – рассказывает очевидица тех событий.
Из огня да в полымя
Как будто всех этих лишений было мало, судьба-злодейка в обличии фашистских оккупантов нанесла по семье Фани еще один сокрушительный удар.
– Нашу часть деревни, хат 60, а то и больше, спалили. Не знаю, как так получилось. Может, подожгли с одного конца, и до нас пожар дошел. Хорошо запомнила ту картину: всё горело, а печки оставались, одни трубы стояли, – Феофания Ивановна не может сдержать слез, рассказывая о той майской ночи, когда они остались без крыши над головой. – Холодно, а у нас даже накрыться нечем. Мама стоит, мы собрались около нее, а она нам говорит: «Детки, вы все друг к дружке прижимайтесь – вам будет теплее, вы будете греть друг друга». Это такое горе было!
Попроситься к кому-нибудь на ночлег Лаврущики не могли, чтобы односельчане не пострадали: фашисты сказали, что будут расстреливать всех, кто помогает погорельцам. А назавтра мужчина, знакомый матери, соорудил на их поле, как говорит Феофания Ивановна, буду.
– Сделал основание, накрыл крышу соломой, а в середину накидал соломы и стружки. Так мы побегаем-побегаем – и туда. Такое было счастье, что можно было в ту буду зайти посидеть и полежать!
Позже в пустом крохотном помещении, где раньше стояли противопожарные приспособления, мама с помощью добрых людей слепила печку – тоже все были очень рады, что можно на нее залезть и согреться. Но жизнь по-прежнему была, хоть уже не такой холодной, но голодной и нищей. На всю жизнь остались у моей собеседницы воспоминания о днях, когда она даже не могла посещать уроки:
– Смотрю – идут дети в школу такие все аккуратные, хорошо одетые… Так мне тогда казалось. А я за забором легла в траву большую и плачу-плачу!.. Потому что и я хотела в школу, а не могла: надеть нечего было, мы ж погорели…
След на всю жизнь
Отец вернулся из партизан живым, но с туберкулезом, от которого и умер в 1945 году, оставив детей сиротами. Поэтому Фаня не доучилась, а в 46-м подалась на заработки в Барановичи. Здесь у них жила работавшая прислугой родственница, которая могла хоть что-то подсказать и куда-то направить. Фаня подрабатывала – помогала людям за еду, а после открытия артели устроилась вязальщицей на спицах, где уже платили деньги.
– Старалась вязать, чтобы заработать и что-то отдать своим в деревню. Мне очень хотелось им помочь: думали хату какую построить. Вот такая жизнь была. Что это за жизнь – мучение! – сокрушается Феофания Ивановна.
В 1952 году девушка вышла замуж за россиянина, уроженца Брянска Сергея Березина. Его на барановичскую землю тоже забросило вихрями войны. Их везли к немцам, а в нашем городе поезд попал под бомбежку – люди разбежались кто куда и так и осели в наших краях. Среди них был и Сергей Березин – будущий муж Фани, отец их сыновей Евгения и Игоря.
Много воды с тех пор утекло, произошло огромное количество событий, ушли из жизни многие близкие люди Феофании Ивановны, но не ушли из ее памяти уже далекие сороковые: голод, холод, тиф…
– Все жили в трауре, смятении, потому что никогда не знали, что тебя ждет. Может, придут и расстреляют, если не убежишь, ведь немцы убивали без разбора. Мы выживали и спасались как могли. Для всех, кого накрыла война, она была огромной, страшной бедой. И забыть всё это, может, и хотел бы, да не получается.
Татьяна КОНОШЕНКО
