Мария Владимировна – одна из тех, кто сам обратился в редакцию, чтобы рассказать о родных, достойно прошедших через Великую Отечественную, и поделиться собственными воспоминаниями.

Ее семья разделила судьбу тысяч обычных белорусских сельчан, в чью размеренную жизнь ворвалась война. Выдержали всё,
но выжили не все.

Бравые Кисели

Разговор о войне Мария Минько начала не с себя и даже не со своего отца. Четыре дяди по материнской линии – вот о ком она с особенной теплотой и гордостью рассказала в первую очередь. Их семья жила в деревне Савичи Барановичского района, в ней выросло четыре девочки и столько же мальчишек. Все сыновья вое­вали на фронте и показали себя доблестными бойцами.
Мария Владимировна показывает свою реликвию – старые фото, на которых запечатлены любимые дяди. Старший, Николай Иванович Кисель, участвовал в освобождении Западной Беларуси, потом ушел на фронт, после войны работал начальником милиции Барановичской области. Второй дядя, Александр, воевал еще в Финскую, служил танкистом, горел в танке, из-за ранения остался инвалидом.

Григорий, который был не только дядей, но и крестным Марии, тоже воевал и погиб на границе с Польшей; на обелиске в Савичах в списке жителей деревни – жертв войны есть и его имя. Самый младший, Владимир, будучи несовершеннолетним пареньком, приписал себе несколько лет и ушел на войну добровольцем. Был ранен, побывал в плену, сбежал оттуда, но не домой – опять на фронт. «Страшное дело», – говорил он о войне своей племяннице. Но Мария и сама это хорошо поняла и запомнила, хотя родилась в 1940-м: дети тогда взрослели не по годам рано.

Пешком 65 километров

Мария Минько (в девичестве Вишневская) жила с матерью и отцом в деревне Жуховичи Гродненской области, что в 38 км от Барановичей. Глава семейства, Владимир Дмитриевич, трудился у себя в хозяйстве, пока в 1942-м году немцы однажды не забрали его и еще одного их односельчанина. Мужчин фашисты обычно агитировали стать полицаями, несговорчивых отправляли в лагерь – так 32-летний Владимир оказался в Лесной Барановичского района.

Мария не помнит, сколько времени там провел отец, но по рассказам знает, что пленников держали голодными, издевались над ними. Односельчанам удалось сбежать: они нашли место в заборе, где не было металлических банок (их привязывали к ограждению в качестве своего рода сигнализации). Домой шли пешком 65 км, только по ночам, добирались около недели, но благополучно вернулись.

Блины из гнилушек

Мария Владимировна помнит, что немцы в их деревне надолго не задерживались, шли дальше. Но всё равно все жили в постоянном страхе и нищете.

– Мама рассказывала, как однажды зашли фашисты: «Млеко, яйко, шпик». Она закачала головой: мол, нет ничего, но те увидели на сковороде жареное сало – и давай трясти дом. Забрали всё, что было, – вспоминает собеседница. – Так и жили в нищете. По весне мама отправляла нас собирать гнилушки – картофелины, которые оставались в земле с осени. Помоет, перетрет и напечет блинов, а они черные, с песком, есть невозможно. Дед посмотрел, что дети голодными сидят (нас еще хоть двое было, а у папиного брата, с семьей которого мы жили в одном доме, – семеро душ), и отдал нам свою единственную корову. У них дети были уже взрослыми, сыновья (те самые бравые братья Кисели. – Примеч. авт.) воевали. Так мама подоит корову, молоко наполовину разбавит водой – вот и вся наша еда.

Немного легче стало, когда наши войска освобождали Беларусь: в саду у Вишневских расположилась красноармейская солдатская кухня. «Мы, дети, туда всё время бегали, и нас угощали кашей», – вспоминает Мария Владимировна.

Как солдата криком спасли

Врезалось в память женщины и то, как они прятались от бомбежек в яме, где раньше хранили картошку. Самые маленькие толком не понимали, что происходит, но всё равно, говорит Мария Владимировна, страх чувствовали все. Помнит она, как они на повозке ездили к реке Уше и прятались там в лесу от немцев, как страшно полыхали дома после бомбежек. Несмотря на бедствия, наши люди оставались чуткими к чужому горю. В 1942-м Вишневские около месяца прятали раненного в ногу солдата: не отказали, когда тот однажды ночью постучал в окно и попросил убежища.

– Прятали его за печкой. Бабушка по отцовской линии знала травы, перевязывала рану – лечила. Мама рассказывала: когда в деревню пришли фашисты, она нам скомандовала: «Давайте быстрей кто на печку, кто рядом, а когда немец зайдет, вы все кричите и плачьте». И мы, 9 детей, такой гвалт подняли! Немец зашел, как увидел эту орущую ораву – тут же развернулся и ушел.

«Можно было оглохнуть»

В июле 44-го отца Марии мобилизовали на фронт. Владимир оказался сразу в Польше. После курсов сельчанина определили в саперные войска, они занимались разминированием, тянули линии связи, строили переправы.

– «Начинается бомбежка – сидим по шею в воде», – так рассказывал отец, – вспоминает Мария Владимировна и добавляет: – А это глубокая осень была.

Когда мужчину ранило пулей в руку, семье он об этом ничего не сказал, узнали только потом, от его сестры.

Владимир Дмитриевич дошел до Берлина. В мае 1945-го бойцы уже знали, что война подошла к концу.

– Но когда утром проснулись и услышали: «Победа!», были такая радость и такой крик, что можно было оглохнуть. Начали стрелять в воздух, но командиры не разрешали, говорили: «Можно порадоваться и повеселиться, но не таким путем. За четыре года эта стрельба уже надоела», – передает Мария Минько воспоминания отца.

Владимир Дмитриевич был награжден медалью за форсирование реки Одер и медалью «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941–1945 гг.». Из наград уцелело лишь одно удостоверение: «Пришел отец с войны, а нам, детям, интересно же – медали! Мы их на себя цепляли, носили, да так где-то и потеряли», – рассказывает Мария Владимировна.

Возвращение

Демобилизовавшись в ноябре 1945-го, отец вернулся домой только в 1946-м: его оставили охранять бараки с нашими женщинами, угнанными в Германию. Пока велись работы по возвращению пленниц на Родину, их оберегали от посягательств горячих голов. Честь соотечественниц защищали так принципиально, что было дано указание стрелять на поражение, если кто-то начнет рваться к ним слишком рьяно.

Не забывали о достоинстве наши бойцы и в другом деликатном вопросе. Фашисты разграбили чужую землю, оставили людей голыми и босыми. Советским же солдатам в побежденном Берлине разрешали забрать какое-то имущество из опустевших домов, но с оговорками.

– Командир сказал своим бойцам: «Собирайтесь домой, хлопцы, только имейте совесть, не мародерствуйте, вы же русские люди. Берите только то, в чем у вас есть необходимость. Отец привез швейную машину «Зингер» (мама у нас шила), большие часы с боем, одеяло, простыню и мне войлочные ботинки и юбку, – рассказывает собеседница.

Долгое эхо войны

Война еще долго передавала страшные «приветы». Мария в 1948 году сильно заболела: «Не могла стать на ноги. Сползала с кровати и ползла во двор, где росли щавель и лук: этим питались. Потом начала задыхаться». Оказалось, ревматизм, который дал осложнение на сердце. Здоровье осталось подорванным на всю жизнь. В 1949-м трое мальчишек из Жуховичей нашли гранату, а та взорвалась – один погиб на месте, двоих ранило.

Мария выросла, окончила медицинский колледж, работала фельдшером в Минской области, там же вышла замуж, после переезда в Барановичи до пенсии работала в отделе коммунальной гигиены зонального центра гигиены и эпидемиологии. Война еще долго приходила к ней в кошмарных снах о бомбежках. Со временем отпустило, но Мария Минько до сих пор твердо убеждена:

– Самое страшное в жизни – это война. Не дай Бог.

Татьяна КОНОШЕНКО