Многие горожане и жители района помнят интересные разножанровые публикации заведующей отделом писем газеты Ольги Король. Ольга Ивановна – журналист с 30-летним стажем, сейчас на заслуженном отдыхе. Но желание писать, желание делиться с читателями пережитым-переживаемым не угасает. Тему нынешней публикации Ольга Король выбрала особую. События 70-летней давности, о которых она рассказывает, предстают перед нами как будто воочию – автор пережила их лично.
Моя малая Родина, где я родилась и выросла, – небольшой уютный городок Червень. Со всех сторон окруженный лесами, он удобно расположился у так называемого с давних времён Могилевского шоссе – оживлённой трассы на Минск. Близость нашего города к столице во многом определила и тесную связь с ней. Жители Червеня были знакомы со всеми достопримечательностями Минска, ориентировались в столичных магазинах и продолжали учебу только в тамошних вузах. И в целом мы – жители провинциального городка – чувствовали себя на улицах Минска как дома.
Когда началась Великая Отечественная война, мне было семь лет. Но я отлично помню её вероломный накат. За считанные дни Червень оказался под сапогом гитлеровцев.
Это были страшные, очень страшные дни – недели, месяцы, нескончаемо долгие три года оккупации, три года всенародного бедствия, трагедии и борьбы. К июлю 1944-го, ко дню освобождения, от нашей семьи из шести человек остались только я и мой двоюродный брат-одногодка Жорж.
Наши матери, родные сёстры Нина и Маруся, а с ними и их 75-летний отец – наш дедушка Семён Алексеевич Король – были схвачены немецкой жандармерией за связь с партизанами. Через полторы недели эсэсовцы вывезли их вместе с другими такими же непокорившимися оккупантам в гестаповские застенки… Не смогла пережить потрясений и вскоре умерла наша бабушка. Так мы с братом, будучи ещё совсем малыми детьми, остались круглыми сиротами.
«Приютила» нас одна семья из числа немецких пособников. Эти люди напрямую были причастны к расправе над нашими родными и над другими людьми, не принявшими оккупационный режим. Заодно прибрали к рукам и наш дом, и всё нажитое…
Приживались мы в этой семье, как трава при дороге. Но наступило лето 44-го. Во всём чувствовалась напряженность приближающейся развязки: где-то ухала канонада, и то ли зарницами, то ли сполохами взрывов озарялся вечерний горизонт. Беспокойство ощущалось и в поведении наших «опекунов», которые готовились к бегству с оккупантами. Тайком, а порой и в открытую они прятали и перепрятывали «своё добро», закапывая его даже в бочках под полом в амбаре. А вскоре на своём огороде вырыли большую яму, накрыв её досками и присыпав сверху землёй, чтобы по ночам во время налетов хорониться в ней. Как сегодня помню тот летний погожий день, когда, уложив в ручную повозку и прочно увязав всевозможную кладь – увесистые, плотно упакованные тюки, они закрыли дом на амбарный замок и выехали со двора…
Несмотря на свой детский возраст, я понимала, что мы совершенно чужие для этих людей, которые покинули нас в прифронтовом городе. Но Жорж, видимо, лучше меня осознавал весь трагизм положения – схоронившись на чердаке амбара, он втихомолку плакал.
Наступила первая июльская ночь. Улегшись прямо на песок в вырытой в огороде яме, мы с Жоржем так и не смогли уснуть. Наверху к полуночи становилось всё беспокойнее – гудели самолёты, и что-то где-то громыхало. А вскоре в нашу яму прибежали с какими-никакими пожитками и соседи.
Ночь для собравшихся оказалась очень беспокойной. То и дело прислушиваясь к происходящему снаружи, они с тревогой переговаривались, обсуждая, как быть дальше. А утром, чуть свет, направились в ближайший лес. Со взрослыми пошли и мы.
Несмотря на рань, в лесу укрылось чуть ли не полгорода. Обустраивались кто как мог под любым развесистым деревом, надеясь спрятаться понадежнее. Но когда ближе к полудню услышали вой летящих снарядов и их разрывы рядом (это гитлеровцы, отступая, начали миномётный обстрел леса), поняли, что и в лесу спасения мало. Но дальше бежать было некуда.
Как это страшно: слышать леденящий душу вой летящего на твою, как тебе кажется, голову снаряда и его разрыв, понимая, что на том месте, где образовалась воронка, вполне вероятно, прятались люди! К вечеру со стороны города и вовсе потянуло дымом и гарью. Червень горел.
На ночлег мы устроились под большой развесистой веткой высокой вековой ели. Измученную, меня тут же сморил сон. Но он не был крепким. Сквозь кисею еловых веток я видела свет фонарей летающих над нами самолетов, слышала их гул. Где-то что-то рвалось и ухало.
Но следующее утро выдалось солнечным и на удивление тихим. Из города вернулись первые «разведчики» с сообщениями, что часть Червеня выгорела, но вроде всё спокойно и можно потихоньку возвращаться.
…Из лесу мы с Жоржем вышли в толпе с чьей-то конной повозкой, везущей хозяйский скарб домой. Мы двигались по не тронутой пожаром улице, тихой, роскошно зеленой, залитой ярким июльским солнцем, словно в мирное время – на какой-то момент даже забыли о войне. Но о том, что она рядом, напомнило страшное зрелище. Посреди улицы лежал на спине, раскинув руки и подтянув одну ногу, устремивший безжизненный взгляд в небо молодой офицер. Толпа притихла и в подавленном молчании прошла мимо. Никто из идущих не знал, что ждет его у порога родного дома. В абсолютную неопределённость шли и мы с Жоржем.
Без малого семь десятилетий прошло с тех пор – прожита долгая жизнь. Но сегодня, накануне большого и светлого праздника, когда всенародно отмечаются День освобождения и День Независимости, у меня перед глазами всё тот же июльский день 44-го как свидетельство того, какую непомерно дорогую цену заплатили наши люди за право жить, любить, творить. И об этом не просто нужно помнить. Это нужно ценить, ревностно оберегать и хранить.
