В моем платяном шкафу хранится белый чехольчик для форменной фуражки в виде шапочки. Эта вещь для меня особая – напоминает далекие и суровые годы моей юности.

Наша семья после бегства в 1932 году из Украины, где царил страшный голод, жила в Москве, в поселке Черемушки. В 1940 году я окончил  семь классов, надо было определяться с дальнейшей учебой. В нашем доме жил мой друг, который был на год меня старше. Он  поступил в артиллерийскую спецшколу, щеголял в форме. У меня же сначала было намерение поступить в машиностроительный техникум. И мама в этом меня тоже поддерживала. Но романтика, авторитет армии в те годы, прелесть военной формы одежды одержали  верх. Я отнес документы в приемную комиссию, сдал экзамены, прошел собеседование и тоже поступил в спецшколу.

С 1938 года, к слову, в Советском Союзе действовало 16 специальных артиллерийских школ: пять в Москве, пять в Ленинграде, две в Киеве, две в Одессе, по одной в Ростове-на-Дону  и в Ереване.

В спецшколе давали полное среднее образование. Математика, физика, химия, черчение, рисование и военное дело преподавались по программе военных училищ, остальные предметы – по общим программам и учебникам средних школ. Кроме этого все учащиеся занимались в артиллерийском кружке, где изучали материальную часть пушки, основы артиллерийской стрельбы.  

В  комплект выходной летней формы одежды входили белая  гимнастерка, синие брюки и белый чехольчик для фуражки. В этой форме я участвовал в параде на Красной площади 1 мая 1941 года.

До этого наша спецшкола целый месяц  тренировалась на набережной под Крымским мостом.

Помню, как 21 июня 1941 года в 14.00 мы выехали на пароходе в летние лагеря под Рязань. 22-го днем прибыли на место, в район деревни Сельцы, и тут нас  ошарашили страшной новостью: «Война!» Начальство  заметалось. Мы думали, что  нас отправят домой, но ошиблись. Порядок навел майор, военрук школы.  Пробыли  в лагере еще два месяца. Жили в палатках по 9–11 человек. Жара в то лето стояла ужасная, а мы приехали в кителях – летние гимнастерки почему-то не выдали.

Очень хотелось пить, а ночью не давали покоя комары. Ежедневно проводились занятия по военной и физической подготовке. С жадностью мы слушали каждое сообщение о положении на фронте. А сообщения эти были тревожные: немцы наступали, каждый день бомбили Москву, а ведь там жили наши родители, родные.

Патриотизм среди учащихся был высок. Все верили, что фашистов скоро Красная Армия остановит  и разобьет. Нас неоднократно использовали  в оцеплениях для розыска и  поимки диверсантов, которых забрасывали немцы. Здесь, в лагере, в июле 41-го я, как и многие другие ребята, вступил в комсомол.

В конце августа вернулись в Москву. Город выглядел сурово, настороженно: на окнах – полоски бумаги, по улицам ходили военные с «колбасами» в руках – так называли большие продолговатые надувные емкости, применяемые для противовоздушной обороны. Красная площадь, Кремль, мосты, другие объекты были замаскированы и разукрашены так, что с воздуха их было совсем не узнать. Развалины разрушенных домов немедленно убирались, место очищалось, потом здесь разбивались клумбы, ставились скамейки – как будто так все и было. А вечерами небо над Москвой светилось от трассирующих пуль и прожекторов. Рядом с домами жильцы вырывали  в земле  щели, где прятались во время налета фашистских самолетов.

Хорошо помню, как выезжали мы всей школой вместе с массой москвичей на окраину Москвы рыть противотанковые рвы. Приходилось работать и на подготовке запасных аэродромов.

А сводки Совинформбюро звучали все тревожнее. Фашисты приближались к Москве. В конце сентября меня вызвали в райком комсомола для вручения комсомольского билета. Возвращался я вечером на трамвае в приподнятом настроении. Было около девяти часов. Проезжал Павелецкий вокзал, когда объявили воздушную тревогу. Трамвай остановился. Пассажиры быстро вышли из вагона и побежали в бомбоубежище. Мне же – в форме, с комсомольским билетом! – прятаться было как-то неудобно. К тому же надо было добираться до Черемушек. Но тут меня задержали  патрульные и приказали спуститься в бомбоубежище. Пришлось подчиниться. Отбой тревоге дали в 24.00. Трамваи уже не ходили. Шел темными улицами столицы, а в голове кружилась мысль: «Неужели здесь будет ступать немецкий сапог?..» Домой, где с тревогой ждал меня отец, добрался я только к пяти часам утра.

Фашисты стояли уже у стен Москвы. Артиллерийские спецшколы решили эвакуировать на восток. Наша 5-я спецшкола 15 октября начала погрузку в эшелон. Вагоны – теплушки с двухъярусными деревянными нарами, посередине – печка-времянка. Этот день запомнился мне вот почему.

На платформе недалеко от эшелона продавали мороженое. Стояла  очередь. Я подошел и хотел купить  без очереди. Военных в Москве уважали и всегда уступали им очередь. Но в этот раз одна женщина  с упреком сказала: «Здесь вы впереди, а на фронте от немцев бежите?» Мне, 16-летнему подростку, стало очень стыдно за нашу армию, повернулся и ушел.

16 октября выехали из Москвы. Вскоре за столицей увидели горящие вагоны. Это фашисты разбомбили шедший впереди нас эшелон с боеприпасами. Состав остановился. Расчищали и ремонтировали путь. Когда тронулись, наш поезд долго сопровождали советские истребители. На многих узловых станциях стояли по нескольку суток, пропуская вперед эшелоны с оборудованием и людьми промышленных предприятий, которые эвакуировались на Восток.

На шестнадцатые сутки наша спецшкола разгрузилась на станции Ишим. Разместились сначала в школе. У всех сразу обнаружилось несметное количество вшей. Начали бороться: проглаживали одежду утюгом, а во время бани прожаривали одежду в специальных камерах. Вскоре нам  выделили постоянную казарму. Койки –  в два яруса. Установили распорядок дня, как в армии. Везде ходили строем, с песней. Здесь мы и узнали о параде в Москве 7 ноября 1941 года. А затем пришла долгожданная весть о разгроме немцев под Москвой, что значительно подняло наш моральный дух и настроение.

Кормили нас сначала хорошо. Даже по стакану сливок в обед давали. Но постепенно питание становилось все хуже и хуже. Тяжести войны докатились и сюда. В 1942 году учащиеся ходили уже полуголодные. А  плановые занятия шли по расписанию. Утром во время физзарядки даже в холодные дни мы бегали на реку Ишим мыться с обнаженным торсом. Зимой переносили морозы до 40 градусов и ниже. Летом выезжали в лагеря.

После Москвы, в эвакуации, я не помню случая, чтобы мы надевали в воскресные дни выходную летнюю белую гимнастерку  и белый чехольчик на фуражку. Было не до этого. А в августе 43-го я стал курсантом Одесского  артиллерийского училища имени М.В. Фрунзе, которое находилось в городе Сухой Лог Свердловской области. Форма одежды была уже другая.

Пролетели годы. Десять раз пришлось менять место жительства в связи с переездами по военной службе. Износил я много форменной одежды, а белый чехольчик на фуражку каким-то чудом ещё цел. А ведь прошло 72 года! Трепетно  держу его в руках и вспоминаю свою молодость…